Зато тактика эльфов не удивляла совершенно. Имея расовый штраф на выносливость и не впечатляющую Силу, эльфы-мечники делали ставку на зашкаливающую ловкость, мечи, наносящие незаживающие раны, и навыки, позволяющие ещё усиливать эту способность и даже навешивать кровотечение обычными клинками. Не пытаясь нанести критические повреждения, выносящие противника в один удар, они кружили вокруг врага, стараясь не подставляться под его атаки, и ждали, когда его силы иссякнут, подточенные десятком навешенных ДоТов. Подобная тактика хорошо работала в лесу, где строй разрывался, бой распадался на десятки локальных схваток, а подвижность противника, в отличие от самих эльфов, падала. Но на равнине, когда возникала необходимость сходиться грудь в грудь в плотном строю, искуснейшие мастера меча частенько уступали даже пехотинцам и еретикам, бойцам более низкого ранга, просто потому, что их привычная тактика уже не работала. Так что не стоило удивляться, что эльфы называли безлесные степи «землями, противными Матери».
Я кивнул Фабрису, показывая, что внимательно выслушал его историю. Теперь осталось только раздать указания остающимся, и можно выступать.
– Фома, – позвал я старшего над отступниками. – Оставь десяток своих на разборке руин, а с остальными начинайте подбирать место для поселения, строить дома и разбивать поля. Для строительства можете использовать то, что добудете в руинах.
Конечно, это снизит поступление ресурсов. Но дерево мне уже идёт «планово», да и железную шахту феечки обнаружили, остаётся её захватить. Конечно, с камнем дела хуже, и надо мне его много… но деньги нужны сильнее.
Фома отсалютовал и отправился к своим подчинённым. Я же, приказав еретикам и оборотню готовиться к походу, пошёл будить феечек.
Впрочем, когда я вошёл в тронный зал, оказалось, феечки уже проснулись и весело гоняли по залу крохотный комок шерсти с зубастой пастью, живо напомнивший мне героя фильма «Лангольеры», только уменьшившегося и обросшего шерстью. Смятый плед был отброшен в угол. Комок шерсти ловко маневрировал в воздухе, уклоняясь от радостно пищащих феечек.
– Что тут у вас творится? – спросил я.
– Я… – Иша виновато потупила глаза, – я спала, и мне снился… Вот… А потом я проснулась… А он всё равно есть! Такой милый! Можно мы его себе оставим?
– Оставляйте, – вздохнул я, сообразив, что именно произошло. – Но боюсь, что часов через десять он вернётся к себе домой.
– Ура! – закричала феечка, кажется, совершенно пропустив мимо очаровательных ушек вторую часть моего высказывания. – Пушистик!!!
Меховой комочек спрятал зубы, сжался и отлетел в верхний дальний угол зала. Видимо, он осознал, что затискивания ему не избежать. А если не повезёт и у феечек найдётся хоть одна ленточка… Накаркал. Ленточка немедленно нашлась.
Так что, когда мы выступили, над нашей походной колонной реяли феечки и пушистик, получивший гордое имя Ланголинг, на розовом поводке, завязанном в бантик.
Однако перед выходом я обратился к Джонасу и его коллеге Вальтеру, попросив их булавы. Мне было интересно, что получилось из заклинаемых мной предметов вооружения. Н-да. Священная булава полностью утратила волшебные свойства, став снова обычным начальным оружием. А вот аура ужаса превратилась в сгустившуюся ауру ужаса. Теперь булава отнимала у носителя не 2, а 6 единиц устойчивости к откату, делая для него колдовство практически невозможным. Зато и страх на того, кто не смог его преодолеть, то есть того, у кого ментальная выносливость была меньше 22 (моей силы магии на момент создания заклятия), накладывал штраф не в 2, а в 4 единицы урона и отнимал единицу морали. Правда, радиус этой ауры был настолько крохотным, что всё вышесказанное относилось только к тому, кто атаковал носителя булавы в ближнем бою, либо подвергался атаке этой самой булавой. Но и так неплохо получилось. Для незамеченного в колдовстве еретика минусы зачарованной булавы будут несущественны, а вот аура ужаса может спасти жизнь. Как построенная кузница произведёт новую партию булав, надо будет попробовать ещё раз. Аж самому любопытно, что получится.
До балки наша колонна, сопровождаемая порхающими и весело болтающими феечками, дошла спокойно. Зато, когда мы стали спускаться по склону, мне по спине будто провели холодной и мокрой тряпкой.
– Всем смотреть в оба! – крикнул я. – Что-то у меня нехорошие предчувствия.
– Не бойтесь, милорд, – улыбнулся Фабрис. – Мы справимся. Волки у нас тут водятся разве что степные, ме…
Оборотень резко замолчал, потому что на дорогу вышел, неторопливо отряхиваясь от нацепившихся колючек, «мелкий степной волк». Мелкий. Совсем мелкий. Стоя на четырёх лапах он был мне чуть меньше, чем по пояс. А с большинством феечек – одного роста. «Ездовой волк-сеголеток», – в некотором офигении прочитал я.
Видимо, волчонок, точно так же, как и мы, не ожидал такой встречи. Поэтому замер на месте, вместо того чтобы немедленно атаковать или отступать. Так что отреагировать я успел первым.
– Парни! Стену щитов! – скомандовал я, зажигая «командный» бафф. – Девочки…
То ли волчонок просто никогда не встречался с двуногими, которые не бежали при виде его грозной пасти, то ли инстинкт самосохранения в ездовых волках был изжит как деталь ненужная и вредная, но вместо того, чтобы отступить, он прыгнул. К счастью, одна из воительниц успела не только просунуть своё копьё между двумя парнями, но и упереть пятку копья в землю и наступить на неё, удерживая древко двумя руками. Охотничье копьё, которыми были вооружены все воительницы, вошло в широкую волчью грудь по самую крестовину. Может, в казармах еретиков копья ладили ну очень крепко, а может, просто кости упали как надо, но древко затрещало, заскрипело и выдержало. И тут же на замершего, остановленного в прыжке волка обрушился первый удар булавы.